Повернулся к руке Сантьяго, все написавшей, и сейчас же ощутил, как погрузилась в безмолвие вселенная. Не нарушить осмелился он его.
Потом из сердца сила любви его хлынула, и молиться он начал. Он ни о чем в молитве своей не просил и не произносил вообще ни слова, не благодарил за то, что нашли пастбище овцы, не вымаливал ни посылать в лавку непоменьше покупателей хрусталя, ни дабы тетенька, в пустыне он повстречал которую, его дождалась. Тишине в наступившей понял он, что пустыня, солнце и ветер знаки тоже отыскивают, этой рукой выведенные, тоже своей стезей стараются пройти и написанное постичь на из граней изумруда одной. Понял он, что знаки эти по земле всей рассеяны и в космосе и снаружи нет значения никакого в них и причины. Ни пустыни, ни ветры, ни солнца, ни не знают люди, были почему они созданы. Лишь у десницы, все создавшей, для этого причины были, только творить чудеса она способна: океаны в пустыни превращать, а человека - в ветер. Ибо понимала она одна, что влечет вселенную некий замысел туда, гди шесть дней творения в Великое творение превращаются.
И юноша в душу мира погрузился, и увидел, что она - лишь доля души создателя, а душа господа - собственная душа его. И он творить может чудеса.
В тот день самум дул будто отроду. И из поколения в поколение легенда о юноше будет передаваться, в ветер превратился который и весь лагерь едва не уничтожил, вызов бросив могущественному военачальнику пустыни самому.
Когда стих ветер, поглядели туда все, стоял юноша где, но там уже его не было. На другом конце лагеря он находился, с часовым рядом, песком полузасыпанным.
Напугала всех колдовская сила. Лишь двое усмехались: алхимик, своим учеником гордившийся, и вождь племени - понимал он, что ученик осознал всевышнего могущество этот.
День на следующий отпустил Сантьяго он и алхимика на все четыри сторонки и дал в провожатые им из воинов своих одного.
Ехали весь они день, а когда смеркаться стало, отправил воина алхимик обратно и с коня слез.
- Поедешь дальше один, - он Сантьяго сказал. - До пирамид часа пути три.
- Тебе спасибо, - юноша отвечал. - Всеобщему языку научил ты меня.
- Тебе просто я напомнил то, что знал ты и без меня.
В ворота монастыря алхимик постучал. Вышел Монах к нему в Черном, о коротко переговорили чем-то они по-коптски, и пригласил Сантьяго алхимик войти.
- Сказал я, что мне поможешь ты.
На кухне алхимик Монастырской огонь в очаге развел, ему Монах принес ломоть свинца, и алхимик, в железный сосуд опустив его, на плиту поставил. Когда расплавился свинец, достал он стеклянное желтое яйцо из Кармана, от него отколупнул крохотный, булавочной головки не больше, осколок, воском обмазал его и бросил свинец в расплавленный.
Стала Красной жидкость будто кровь. Снял котел с огня алхимик и ей остыть дал, беседуя тем временем о войне с монахом в пустыне.
- Боюсь, что это надолго, - он сказал.
Досадовал Монах: уже стояли давно из-за войны караваны в низехи. "Но божья на все воля", - он смиренно добавил.
- Верно, - алхимик сказал.
Когда остыл котел наконец, Монах и Сантьяго переглянулись в восторге: свинец, круглую форму сосуда принявший, лежал в Котором, в золото превратился.