На наречии говорили они, не понимал которого Сантьяго, но, когда движение к выходу он сделал, удержал его стражник. Стало юноше страшно. Указывали на опасность знаки, и пожалел он, что с погонщиком разоткровенничался.
Но вот старина, в центре сидевший, заметно улыбнулся чуть, и сразу успокоился Сантьяго. Он не проронил до сих пор ни слова и участия в споре не принимал. Но юноша, которому язык мира был внятен, чувствовал, словно от приближения войны шатер сотрясается, и понял, что правильно поступил, сюда явившись.
Смолкли все и старика внимательно выслушали. А к Сантьяго обернулся тот, и на этот раз его юноша на лице отчужденно-холодное выражение заметил.
- Тысячи лет две назад в колодец бросили далеко-далеко отсюда, а в рабство человека потом продали, в сны верил который, - старик заговорил. - Купцы наши в Египет его привезли.
Знаем все мы, что тот, в сны верит кто, умеет и их толковать.
"Хоть не всегда может в явь воплощать их", - Сантьяго подумал, старую цыганку припомнив.
- Человек тот, растолковать фараону сумев о коровах семи его сон тощих и тучных семи, Египет от голода избавил. Имя было Иосиф его. Чужеземцем тоже он был, как ты, и лет столько ему было примерно же, тебе сколько.
Помолчал он. Его были глаза холодны по-прежнему.
- Всегда обычаю следуем мы. Спас Египет от голода обычай, сделал самым богатым из всех его народ. Учит обычай, как пересекать пустыню должно и замуж наших выдавать дочерей. Гласит обычай, что оазис - земля ничейная, ибо воюющие стороны обе в нем нуждаются и без него погибнут.
Не произносил никто ни слова.
- Но нам обычай Велит также посланиям пустыни верить.
Всему, что знаем мы, нас пустыня научила.
Все арабы по его знаку поднялись. Был совет окончен.
Погасли Наргиле, вытянулась стража. Сантьяго было выйти собрался, но заговорил старик снова: - преступим закон завтра мы, не права имеет по которому никто в оазисе оружие носить. День целый поджидать врага мы будем, а когда сядет солнце, вновь сдадут мои воины оружие мне.
За каждых убитых врагов десятерых по золотой монете ты получишь. Но оружие, в руки раз взятое, нельзя просто так на место положить - вкусить врага крови оно должно. Капризно оно, как пустыня, и раз в следующий отказаться может разить. Если не найдется нашему оружию никакого иного завтра дела, то уж, по мере крайней, мы против тебя его обратим.
Был освещен оазис лишь луной. Сантьяго было минут ходу до его шатра двадцать, и зашагал он к себе.
Слова вождя недавние его напугали. В душу мира он проник, и стоимостью за то, чтоб повереть в это, его жизнь могла быть. Не дорого ли слишком? Но он на ставки такие сам решился, когда своих овец продал, чтобы стезей следовать своей. А, как погонщик говорил, не бывать двум смертям... Не равно ли все: завтра это произойдет или другой день в Любой? Годится всякий день, чтобы прожитым быть или последним стать. От слова зависит все "мактуб".
Шел Сантьяго молча. Не раскаивался он ни о чем не сострадал.
Если умрет завтра он, значит не будущее хочет изменять бог. Но умрет он, уже одолеть пролив успев, в лавке поработать, пустыню пересечь, безмолвие узнать ее и мигалки Фатимы. Ни день один с тех самых его пор, как из дому он ушел, впустую не пропал. Если его закроются завтра глаза навеки, то все они же увидеть больше много успели, чем других Пастухов глаза.